Эпоха стального креста - Страница 4

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Р. Л. Стивенсон. «Остров Сокровищ»

Боевая Семинария – пятнадцатью годами ранее

Мой отец всю жизнь прослужил у магистра Брюссельского магистрата, нареканий не имел, а потому для него не составило труда уговорить хозяина помочь устроить меня в Кадетскую Боевую Семинарию при Главном магистрате. Принимались туда в основном дети граждан среднего сословия – пасторов, дьяконов и служащих силовых структур. Принимались без ограничений, ведь через пять лет жесткого физического, морального и идеологического отбора их оставалось на выпускном курсе от силы четверть. Отчисленные же пополняли собой ряды Защитников Веры, слуг и помощников при различных епископатах. Поэтому отец особо и не надеялся, что я выйду когда-нибудь из ворот Боевой Семинарии в кожаном плаще со стальным крестом на петлице и лихо напяленном на голову сером берете Братства Охотников. Но в чем-то наивный человек, шанс сделать меня в жизни счастливым он использовал, за что я, конечно, ничего, кроме слов благодарности, ему сказать не могу. Точнее, уже не скажу. Он умер, когда я учился на предпоследнем курсе.

Моя мать в противоположность шведу-отцу была с юга и носила в себе горячую кровь испанского падре. Занимаясь целыми днями воспитанием магистерских отпрысков, по вечерам она пыталась вложить в мою голову остатки тех наук, что пережили Каменный Дождь, полученных, в свою очередь, от своего довольно образованного папаши. Иногда ей удавалось взять кое-что взаймы из обширной библиотеки магистра (тот отдавал предпочтение классической художественной литературе далекого прошлого), тем самым делая мое детство куда красочнее, нежели у остальных моих, лишенных доступа к «говорящей бумаге», сверстников. Так что ранние свои годы я провел в компании более интересных книг и менее занудных сочинителей, чем те, которые трудились над Святым Писанием.

В общем, поступив на первый курс Семинарии, я уже сносно читал и писал, производил арифметические вычисления и пытался вникнуть в элементарные законы физики. Но особенно манила меня история, любовь к которой перешла ко мне от любви к литературе.

Мать пережила отца на восемь лет. На похороны я не попал – был как раз в очередном рейде, – но магистр позаботился обо всем как надо, ведь воспитанные матерью его дети успешно учились в Апостольской Высшей Академии...

По-настоящему столкнуться с Писанием мне пришлось лишь в Боевой Семинарии, где я под чутким надзором духовных наставников с грехом пополам добил эту, как они выражались, Книгу Книг, до последней главы. Сказать по правде, на фоне всего того, что я уже прочел до того момента, – а это, к слову, были классики в лице Стивенсона, Скотта, Дефо, Верна, Уэллса и многих-многих других, – она не произвела на меня того благоговейного впечатления, как ожидалось. Увы, но Моисей казался мне лжецом и фокусником, Давид – обыкновенным романтическим героем, а пророки просто больными на голову людьми.

Но в Семинарии такая оценка Писания отнюдь не приветствовалась. Здесь можно было читать по слогам, делать при письме все мыслимые и немыслимые ошибки и не знать таблицы умножения, однако если ты путал кого-либо из сочинителей сонма пророческих книг-воплей друг с другом, наказывали беспощадно. На первых порах процесса обучения я начал было по неопытности заваливать преподавателей вопросами наподобие: «Каким образом можно вывести из Египта всего за одну ночь такую уйму народа без элементарных средств коммуникации и связи?», «Не обязан ли Даниил своим чудесным спасением тому, что львы просто обожрались другими врагами царя Дария?» или «Почему Господь столь мелочен и злопамятен, тогда как для высшего существа должно быть характерно и столь же высокое великодушие?» Десяток-другой ударов палкой, неделя карцера и угроза отчисления (что стало бы позором для отца) сделали свое дело – остаток срока учебы я прилежно пел псалмы, восторгался божественной справедливостью и восхищался мужеством Христа (однако в будущем, когда мне случилось прочитать о видах казни, что культивировали мои предки по отцовской линии, древние скандинавы-викинги, римское распятие стало казаться мне чем-то вроде ярмарочного аттракциона). Но вопросы продолжали накапливаться.

И особенно по моему самому любимому предмету – новой истории. Написанный на возвышенной ноте семинарский учебник вызывал здоровый крепкий сон уже со второй страницы, поэтому я стал регулярно посещать кадетский зал Ватиканской библиотеки, надеясь докопаться там до корней нашей цивилизации, а особенно до того явления, которое мне еще с детства было известно как Каменный Дождь.

Авторы всей найденной мной в кадетском зале литературы по данному вопросу были солидарны: его наслал на перемудривших со своими грехами древних Всевышний, исполнились пророчества Иоанна Богослова; настал Страшный Суд, Господь отсортировал праведников и грешников, а кто не спрятался, он не виноват... И все, плюс-минус некоторые детали в зависимости от фантазии писавшего, однако, разумеется, не выходя за рамки дозволенного. Книги на моем столе менялись с немыслимой скоростью, но туман над загадкой не рассеивался...

И тут меня выручил смотритель кадетского зала библиотеки дьякон Захарий. Понаблюдав, как я битых полдня чешу лоб над одним абзацем, он подсел ко мне за столик, уткнул свой испачканный чернилами палец в книгу, будто бы объясняет нерадивому отроку смысл прочитанного, а сам еле слышно стал нашептывать мне в ухо о том, что, дескать, ценит увлеченность молодого кадета историей, но в имеющейся здесь литературе мне навряд ли попадется материал, который нам не дают на занятиях.